Ария светлого будущего. Совнарком и большая культура
1939 год. До премьеры оперы «Качкын» («Беглец») всего две недели. Работа идёт полным ходом, целыми днями. Ответственность – колоссальная, ведь именно эта постановка должна будет открывать в Казани новый оперный театр.
На часах уже одиннадцать утра, но создатель «Качкын» композитор Назиб Жиганов и не думает вставать с постели. Он так устал, что не пошёл на репетицию. Все его мысли об одном: ожидается невиданный скандал, «истерика в республиканском масштабе, причина которой чисто закулисного порядка» – кому петь на премьере. Петь должны не по прошлым заслугам, а кто лучше поёт, уверен Жиганов, – об этом он уже договорился и с директором театра, и с худруком, и даже с начальником по делам искусств. Райхана – Кайбицкая, Булат – Артёмов, Кирамат – Насретдинов… Вот примерно тот состав, за который он хлопочет. «Если в дело не вмешается Совнарком, этот состав, несмотря ни на что, будет петь!»* Вероятно, Совнарком все же не вмешался, потому как Кайбицкая и Насретдинов в первый театральный вечер блистают на сцене…
Вот он – самый яркий артефакт Татарского театра оперы и балета – афиша оперы «Беглец». 17 июня 1939 года эта постановка стала его рождением. Интересные детали. Первое – изначально в названии театра ни слова «про балет», зато в самой афише фигурирует балетная труппа. Второе – давалась премьера в помещении Большого драмтеатра (ныне Качаловского) оттого, что у нового оперного не было своего. «Огромное культурное предприятие находится на положении углового жильца… располагаясь, словно на бивуаке», писал в своей критической заметке о премьере известный публицист и критик Давид Заславский. Свой дом театр обретёт лишь в 1956 году. Третье – вход для зрителей был по талонам, и это тоже отражает ту – весьма непростую – эпоху…
Галия Кайбицкая в роли Галиябану в одноимённой опере Мансура Музафарова.
Кстати, в ту непростую эпоху Казань чуть было не потеряла Жиганова – причины уехать из советской Татарии у него были. Работа над постановкой шла одновременно и вдохновляюще, и сложно. Жиганов радовался тому, как складывается на сцене театра его произведение, и одновременно ругался с администрацией, обвиняя её в халатности. Заместителя директора вовсе назвал нахалом и болваном, причём «сознательно, а не сгоряча». Инцидент грозил самое меньшее выговором по приказу, но Жиганов этого не опасался – наоборот. «Уж тогда я дам волю своему упрямству и дело закончится или снятием приказа, или тем, что пусть они забудут моё обещание по поводу второй оперы, а может быть, придётся подумать о моём дальнейшем пребывании и в самой Казани», – писал он своей первой супруге-Симурке*.
Да, ситуация в новом театре была далеко не безоблачной. Спектакли создавались в тяжёлых материальных условиях. Почти до самой премьеры театр ютился в Доме научных работников, чей зрительный зал не позволял проводить полноценные репетиции. Не хватало музыкальных инструментов. Да что инструментов! На первых порах был дефицит и музыкантов, и артистов, особенно балета, так что нередко вокалисты брали на себя ещё и танцевальные задачи.
Таким было то время, но причины всех сложностей определялись в нём довольно просто. «Враги народа неоднократно пытались закрыть живые родники народного творчества, народных талантов. Всячески пытались буржуазные националисты сорвать создание татарской оперы», – утверждала газета «Комсомолец Татарии», не забыв при этом назвать сам факт создания Татарского государственного оперного театра «торжеством Ленинско-Сталинской национальной политики партии».
К счастью, в прессе того времени можно обнаружить и куда более объективную критику. На следующий же день после премьеры «Правда» написала: «Качкын» – это действительно опера в лучшем классическом смысле этого слова, это не драматический спектакль под музыку… Это, безусловно, удача театра, хорошее многообещающее начало».
ТАЛАНТЫ – В СТУДИЮ!
– Ни Муса, ни я ещё не предполагали, какое значение в нашей жизни сыграет эта встреча, – спустя много лет напишет Жиганов в своих воспоминаниях. – Джалиль присматривался ко мне, вслушивался в то, что я пишу как композитор, а я, со своей стороны, начал больше узнавать его как поэта. Нас объединяло общее отношение к судьбам татарской профессиональной музыкальной культуры.
Дружба между двумя творческими «глыбами» – Мусой Джалилем и Назибом Жигановым дала татарской оперной культуре «Алтынчеч», «Ильдара», «Поэта», «Джалиля»… А зародилась она в Москве, куда в 1934‑м на учёбу командируют лучшие творческие силы республики. Тогда при Московской государственной консерватории создаётся Татарская оперная студия. С одной лишь целью – подготовить кадры для нового татарского оперного театра. Преподают в ней ведущие профессора консерватории, видные театральные деятели. А среди студентов –выпускники Казанского музыкального техникума и уже опытные артисты, а также дирижёры, композиторы, драматурги. Вот, например, Сара Садыкова, уже блиставшая в первой татарской опере «Сания», признанный всеми Мансур Музафаров, и всеми любимый Салих Сайдашев… Возглавляет студию Хамид Тухватуллин, заведует учебной частью композитор Джаудат Файзи, а литературной – Муса Джалиль.
Вот он, ещё один артефакт того времени – афиша концерта студентов-выпускников Татарской государственной оперной студии. 15 декабря 1938 года в Московской государственной консерватории давали фрагменты из опер, среди которых значилась и только что вышедшая из‑под пера молодого Назиба Жиганова «Качкын». Кстати, авторский гонорар за неё составил четыре тысячи рублей. Согласно договору с оперной студией, новая национальная опера должна была содержать в себе ансамбли, хоры и балет, а также «обладать характером татарской музыки».
Авторы и исполнители первой татарской оперы «Сания» (1925 год). Сидят (слева направо): Г. Айдаровский, А. Литвинов, В. Виноградов, Г. Альмухаметов, С. Габяши. Стоят: Л. Гаврилова, С. Садыкова, Г. Кайбицкая, А. Хисамов.
Для постановки и исполнения фрагментов из опер к студийцам приходят режиссёры разных театров. Более того, казанцы не пропускают ни одной столичной премьеры. Театр Мейерхольда, Театр Революции и, наконец, Большой театр – все они были открыты для них! Нередко ребята и сами выступают с концертами на лучших площадках столицы. Правда, не всем это даётся одинаково легко. Так, например, будущая оперная знаменитость Мунира Булатова настолько боялась сцены, что даже была вынуждена обратиться за советом к… невропатологу. На одном из концертов Булатовой выпало исполнять «Сагыну». Не помня себя от страха, девушка еле добралась до кулис: ничто не заставит её больше выйти на сцену! Но тут вдруг Муниру начинают… выталкивать обратно! Булатова сопротивляется и в итоге спиной вылетает в зал. Таким был её первый «бис»**.
А вот Усману Альмееву посчастливилось выступить лично перед… Станиславским. Встреча проходила в доме Константина Сергеевича – в старинном двухэтажном особняке в Леонтьевском переулке. Станиславский встречает студентов класса профессора Московской консерватории Друлякиной в огромном репетиционном зале с колоннами. «Седовласый, с усами, высокого роста, говорил негромко и неспешно». Ребята поют ему: кто отрывки из арий, кто дуэтом. Альмеев выбрал старинную французскую песню из «Евгения Онегина». «Вы спели как французский мальчик», – таков был «вердикт» мэтра театральной сцены***.
Татарская студия стала второй национальной студией при Московской консерватории – после Башкирской. А далее были Туркменская, Казахская, Киргизская, Узбекская… Как писала искусствовед Лилия Салихова, факт наличия национальных опер становится в те годы «знаком качества» национальной культуры, а открытие же национальных оперных театров по образцу европейских являлось своеобразной «витриной», демонстрирующей достижения социалистического строя, его национальной политики.
1939 год должен был стать точкой отсчёта в развитии национальной оперы во многих республиках Советского Союза. Но далеко не все они справились с поставленной задачей. Татария справилась.
НЕ ПАРТИЯ, НО ЧЕЛОВЕК
А вот афиша первого балета, поставленного в новом театре, к сожалению, не сохранилась. Но мы можем восстановить её, опираясь на известные исторические факты. То была премьера классической постановки «Тщетная предосторожность» на музыку Герольда. И состоялась она уже 9 сентября 1939 года. Удивительно, но «Тщетная предосторожность» внимания прессы не удостоилась. Никаких тебе «родников народного творчества» или «грамотной национальной политики партии». Возможно, причина была банальна – надвигалась война, и газеты буквально пестрели горячими новостями из Европы. Тут уж не до балета. А может быть, всё дело в том, что идея поставить в новом театре первый балетный спектакль принадлежала вовсе не партии, а человеку? То была заслуга первого главного балетмейстера театра Тагирова.
Как и его коллеги по театру, Гай Тагиров учился в Москве – только не оперному, а балетмейстерскому искусству. Одним из его педагогов была балетмейстер Большого Евгения Долинская. Она‑то и подготовила Гая Хаджиевича к созданию будущей постановки, помогла «собрать» спектакль. Так что выбор в пользу «Тщетной предосторожности» был неслучайным.
Кстати, в первом списке балетной трупы было всего пятнадцать имён. К премьере «Качкын» Тагирову удалось её расширить до 25 артистов. Но и этого было мало, так что самой основной проблемой, с которой столкнулся Тагиров при создании «Тщетной предосторожности», стал дефицит кадров. Гай Хаджиевич сумел его преодолеть – со временем в татарском балете появились свои звёзды.
Самые первые из них – Бари Ахтямов и Анна Гацулина, вставшая на пуанты, благодаря поддержке Тагирова, в 29 лет! Именно Анна Фёдоровна исполнит роль девушки-птицы Сююмбике в первом татарском балете «Шурале», премьера которого состоится в 1945 году, совсем незадолго до Победы. Бари Ахтямов станцует роль Али-Батыра. Но это будет уже совсем другая история…
* Из писем Назиба Жиганова первой супруге Серафиме Алексеевне.
** Из книги Гузель Сайфуллиной «Счастье сцены. Личность и судьба Муниры Булатовой».
*** Из воспоминаний Усмана Альмеева «Годы и песни».
Афиши и фотографии из архива Татарского театра оперы и балета имени Мусы Джалиля
Журнал "Татарстан", март 2019