«История России есть борьба свободной мысли с удушеньем мысли…»

Евтушенко, в стильном желтом пальто и своей фирменной кепке с клиньями, появился в университетских стенах 17 ноября 2004 года. Атмосфера официально-торжественной суеты его явно не вдохновляла, от первых лиц все время держался на расстоянии. Минтимер Шаймиев, заметив это, даже шутливо пожурил: «Почему вы где-то в стороне стоите, в тени? Вас нельзя оттеснить в тень - это мы в вашей тени!» Евтушенко в ответ лишь сдержанно улыбнулся.

Поэт не собирался выступать на торжествах в роли свадебного генерала, этот казанский визит значил для него много больше. «Что я буду читать на моем вечере в Казани, еще точно не знаю, но, конечно же, главы из моей поэмы, написанной почти полвека тому назад, и все лучшее, что я написал за свою жизнь, и самое новое, еще никому не известное — и о любви, и о политике, и об истории. Это будет для меня отчетом за всю мою жизнь перед строгими глазами великого ректора Казанского университета — Лобачевского, теория которого о пересекающихся в бесконечности параллельных, несмотря на мою полную неспособность к математике, может быть, подсознательно проступает в стихотворении «Со мною вот что происходит», с которого, наверно, я и начался как поэт», - объяснил он в своем интервью-монологе, которые опубликовали сразу несколько газет.

В Казани Евтушенко расставил все точки над I по поводу разговоров о том, что его «Казанский университет» не выдержал испытания временем.   Пояснил: главная идея поэмы была не в юбилейном воспевании Ленина, а в строках: «история России есть борьба свободной мысли с удушеньем мысли». И сообщил, что крамольная, для советского времени, поэма появилась во многом благодаря его «казанским ангелам», среди которых были ведущие журналисты газеты «Комсомолец Татарии» Коля Харитонов и Надя Сальтина, которые начали печатать поэму с продолжением. «Так что когда я привез поэму в Москву, она уже была практически легализована — на ней чудодейственно стоял штамп цензуры…»

Вечером следующего дня, 18 ноября 2004 года, Евгений Евтушенко, как и обещал, читал в Казани все лучшее из того, что было написано им за десятилетия творчества – о любви, о политике, и об истории. Читал, конечно, и главы из поэмы «Казанский университет». В ней, сказал поэт, почти ничего не пришлось менять.

*Поэма «Казанский университет» была написана в 1970 году к 100-летию В. И. Ленина

ХХХ

Из монолога Евгения Евтушенко «Пересекающиеся параллельные»:

«Юлий Даниэль, возвратившись из ГУЛАГа, рассказывал мне, что в лагерных бараках — где гвоздем, где углем - были нацарапаны цитаты из «Казанского университета». Такие вот: «Мне не родной режим уродливый, — родные во поле кресты. Тоска по Родине на родине нет ничего сильней, чем ты», или «В дни духовно крепостные, в дни, когда просветов нет, Тюрьмы — совести России Главный университет», или «Лишь тот настоящий отечества сын, кто, может быть, с долей безуминки, но все-таки был до конца гражданин в гражданские сумерки», или «Слепота в России, слепота. Вся — от головы и до хвоста — ты гниешь, империя чиновничья, как слепое жалкое чудовище…»

…Искренность далеко не всегда правда. Тем не менее, перечитывая «Казанский университет» после всех новопрочитанных материалов, я понял, что, к счастью, в этом случае моя искренность не оказалась неправдой. Подросток Володя, который полицейскому, убеждающему его: «Перед вами же стена», с веселой усмешкой сказал: «Да она гнилая. Ткни — развалится», и Владимир Ильич Ленин, превративший стены Соловецкого монастыря в тюремные, все-таки до какого-то момента еще были разными людьми.

Они соединились только тогда, когда Ульянов начал «мстить за брата». Но кому? Несчастному, неизлечимо больному мальчику-царевичу и его сестрам, их врачу и дядьке-матросу, облитым серной кислотой? Крестьянам, у которых отбирали даже семенное зерно и которым пообещали землю, а дали шиш? Рабочим, которым посулили, что они сами, а не капиталисты, будут хозяевами фабрик и заводов, а на самом деле сделали их винтиками так называемого социализма? Ни за что расстрелянному Гумилеву? Юному Лихачеву, брошенному на Соловки и чудом уцелевшему? Высланному в виде последней милости цвету российской профессуры?

Думаю, что в конце жизни Ленин это понял и это его ужаснуло, но было уже поздно. История, повернутая им, была уже необратима. В этом была его трагедия.

Правка поэмы после моего трудного переосмысления истории была весьма небольшой. Я добавил в поэму одну метафорическую главу, где Володя Ульянов начал превращаться в Ленина, она основана на свидетельстве его сестры о том, как, узнав о казни брата, он сорвал со стены и начал топтать карту России. Я убрал в финале строчку «за будущих УЛЬЯНОВЫХ твоих».

Но это отнюдь не означает, что я не уважаю семью Ульяновых. Из всех УЛЬЯНОВЫХ мне более всего близок сейчас Илья Николаевич, о котором тоже есть глава в поэме. Я видел, как на его надгробии масляной краской замазали выгравированный крест, который все равно проступал. Илья Николаевич был глубоко верующий человек, и ему повезло, что не пришлось увидеть, как по прямым призывам его сына и его соратников в России безжалостно начали осквернять церкви и расстреливать священников, как их сейчас называют, новомучеников. Но если сын не отвечает за отца, то и отец не всегда отвечает за сына.

Будущей России нужны люди с душой Ильи Николаевича, с душой Андрея Дмитриевича Сахарова. Откуда они возьмутся? Кто знает, может быть, из стен того же Казанского университета…»

Фото: kazanfirst.ru, kzn.ru